Владимир Путин внес в Госдуму законопроект о денонсации Россией Конвенции об уголовной ответственности за коррупцию. В тексте документа говорится, что это следствие ограничения полномочий России в Группе государств по борьбе против коррупции (ГРЕКО). Как рассказал The Insider глава Transparency International Илья Шуманов, Конвенция была одним из немногих инструментов, сдерживающих Россию от хаоса в правовом поле. Теперь же антикоррупционные законы сможет принимать кто угодно: от Дмитрия Медведева до ФСО.
Я не могу сказать, что денонсация Конвенции напрямую повлияет на усиление репрессивности, — набор иммунитетов, который существовал в рамках этой Конвенции, подразумевал их невольное распространение. Отдельные группы следователей имели свои, судьи — свои, и так далее. Сейчас они могут распространяться и дальше, что снизит вероятность преследования лиц, совершивших преступления.
Помимо Конвенции, был еще ряд документов, которые были приняты вместе с ней или в ее продолжение. Выход из нее не значит, что незамедлительно произойдут изменения, но, разумеется, он каким-то образом перенастроит саму систему. Есть нормы Конвенции, есть ее дух, и он настроен на некую соразмерность преступлений и ответственности за них, международное сотрудничество, те или иные виды коррупционных преступлений, полномочия центральных органов, которые наделены функциями борьбы с коррупцией внутри государства.
Это некий стержень, вытаскивание которого повлечет за собой влияние на всю антикоррупцию в уголовно-правовом фокусе в России.
Например, Следственный комитет очень хотел ввести уголовную ответственность за коррупцию для юридических лиц, но Генеральная прокуратура не давала ему это сделать, так как сама отвечает за административный надзор за юридическими лицами. После ухода и денонсации Конвенции депутаты примут какой-нибудь законопроект о противодействии коррупции, ФСО может что-то принять через депутатов Госдумы, СК сможет, Генеральная прокуратура. Да кто угодно, по сути.
Захочет Дмитрий Медведев ввести уголовную ответственность для коррупционеров, которые похищают средства на войну, — он сможет это сделать через депутатов Госдумы.
У России нет единого органа, который занимается борьбой с коррупцией. Есть 14 органов, которые тем или иным образом уполномочены бороться с коррупцией. Генпрокуратура отвечала за взаимодействие с ГРЕКО, а они, по сути, отвечали за взаимодействие с международными институтами и соблюдение требований международных конвенций Россией. Это была достаточно важная часть российского правового ландшафта, потому что раз в несколько лет к нам приезжали европейские судьи и прокуроры и анализировали, как Россия выполняла Конвенцию.
Россия будет пытаться создать единый орган вне рамок Совета Европы. Уже есть какие-то группы, которые занимаются борьбой с коррупцией в BRICKS, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, но они нефункциональны, потому что там нет конвенциональных механизмов и нет конвенции, которая признается всеми участниками. Часть кодексов и ключевых федеральных законов во многом скопированы с европейских правовых норм, в том числе через конвенциональные механизмы, которые к нам попали. Никакого отношения к Азии это не имеет. Та же уголовная ответственность за коррупцию в виде расстрелов, как в Китае, у нас невозможна, потому что мы были участниками конвенции о правах человека и всех европейских протоколов о запрете смертной казни. Если мы выходим из Совета Европы, то мы движемся в сторону Азии, а там вот такие инструменты противодействия коррупции. Не сказать, что они сильно эффективные, но они жестокие.
Это то, чего желают многие российские правоприменители — расстрел коррупционеров.
Кирилл Кабанов из Национального антикоррупционного комитета спит и видит, как начались расстрелы. И как у бывшего сотрудника ФСБ у него много планов о том, как коррупционеров будут расстреливать, вешать на всех столбах и так далее. В целом Конвенция была очень сильным сдерживающим механизмом против того, чтобы Россия скатилась в правовую пропасть.
